Записки старого казака. ЗАВАЛ. А. Шпаковский. - 21 Июня 2017 - КАЗАЧЕСТВО СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

Разделы

Категории раздела

Из истории казачества [19]

Традиции, обычаи, быт [13]

Одежда казаков [16]

Казачья кухня [58]

Станицы. Храмы [18]

Сказки, рассказы, легенды [30]

Стихи [68]

Помощь сайту

Поиск

Календарь

Наши ресурсы

Мы в Одноклассниках

Мы ВКонтакте

Вход на сайт

Старая форма входа

Главная » » Записки старого казака. ЗАВАЛ. А. Шпаковский.

12:57 Записки старого казака. ЗАВАЛ. А. Шпаковский.
Материалы из русских журналов XIX–XX вв. А. Шпаковский. «Записки старого казака». 3АВАЛ. "Отряд возвращался из экспедиции, предпринятой в большую Чечню в начале сороковых годов.Был уже конец октября. Природа Кавказа, казалось, грустила, как увядающая красавица, которая чувствует приближение своей осени. Ветер, с заунывным воплем пробегая по ущельям, обрывал последние желтые листья деревьев. Небо хмурилось; солнце лениво светило. Отряд наш растянулся по узкой гати Кунипского леса лежащего в десяти-двенадцати верстах от реки Мечика . Я был в арьергарде со взводом конной казачьей № 14-й батареи, при батальоне куринцев.Мы двигались очень медленно, изредка останавливаясь, чтобы отбросить на благородную дистанцию мечиковцев, которые провожали нас то пронзительными гиками, то свистящими пулями. Изредка снимались орудия с передков, чтобы послать гранату или ядро, как прощальный привет хозяевам. Не раз я засматривался на Черные Горы, синевшие вдали, а за ними, как облака, туманно высились вершины снегового хребта, и, как будто с негодованием, смотрели на нас. Да и было за что: не одна роскошная долина у подошв их отрогов превратилась в пустыню; не одна роща вековых дубов и чинаров, увитых дикими лозами виноградника, переплетенных дружным плющем, обратилась в пепелище, где обгорелые остовы дерев и тлевшие аулы горцев напоминали о страшных гостях своих. И весело, и грустно было расставаться с этой очаровательно-грозной природой; но мы с каждым шагом были ближе к Сунженской линии, а эта мысль какой скуки не разгонит! Так мы прошли и выдвинулись на поляну, среди которой, осененный кущей тутовых дерев и кизила, высится большой курган, со старым горским кладбищем и с развалинами какого-то аула. Отряд расположился на ночлег. Запылали бивуачные огни; поляна в несколько квадратных верст, обрамленная с трех сторон вековым лесом, примыкающая к крутому обрыву на реке Мечике, осветилась и ожила говором тысячей голосов; везде мелькали живые тени, то ярко облитые огнем то уходившие и исчезавшие во мраке. Освещенные снизу деревья принимали исполинские размеры и, казалось, верхушками упирались в мрачный свод неба. Нигде ни звездочки; только нависшие пеленой тяжелые тучи гнездились одна на другой, изредка разрезываемые яркими полосами молний. Холодный ветер, врываясь в долину от реки, кружил сухие листья и пыль над поляной со снятым хлебом. Я был дежурным по артиллерии: приняв и передав приказания, так уходился, что с наслаждением бросился на бурку у яркого костра, и начинал уже дремать в ожидании ужина... В это время подошел ко мне наш дивизионер, капитан гвардейской конной артиллерии, Б-д, прикомандированный на время экспедиции к сводным пяти орудиям нашей конно-казачьей бригады, батарей №№ 13-го, 14-го и 15-го. Этот редкий, молодой человек, не по летам испытавший жизнь и покрутившийся в вихре петербургского света, умел и успел увлечь не только наши умы, но и овладел сердцем каждого, кто его знал хотя немного. Он сел у огня, как-то особенно грустный и молчаливый, будто чуя беду неминучую... К нам подошли: пешей 19-й бригады поручик граф Толстой, 13-й батареи сотник Бирюков и нижегородский драгун, штабс-капитан князь Челокай. Оживилась беседа; Б-д как бы стряхнул тяжелую думу; речь его, по обыкновению, лилась стройно и увлекательно, но видно было, что он преодолевал гнетущую безотчетную тоску... За полночь все разошлись...Сумрак редел. Тяжелый туман еще висел над рекой, а отряд уже закопошился как муравейник; с первым рассветом пасмурного дня, началась переправа через Мечик. Наши пять орудий были в авангарде, и едва мы стали подниматься на крутой откос противоположного берега, как были встречены пролетевшей над головами гранатой, которая упала за нами в воду. Поднявшись на взъезд, нам открылась небольшая поляна, замкнутая со всех сторон гигантским лесом, а за ней, по неширокой арбяной и единственной дороге, высились, преграждая путь, одно над другим, деревья грозного «завала», устроенного горцами, мастерами на такого рода сооружения, и вооруженного девятью орудиями. Из-за завала виднелись папахи и мелькали стволы винтовок. Едва мы выстроились фронтом. адъютант начальника отряда подскакал к Б-ду и передал ему приказание генерала...— Справа в одно орудие, рысью марш! — раздался голос капитана, и все пять орудий вытянулись в линию по дороге. Свернув с нее влево, орудия пустились по ровной поляне стрелою, пристроились по-одиночке к первому, и понеслись, на полных рысях, прямо против всходящего угла главного завала, чтобы спастись от выстрелов боковых орудий. Но эта предосторожность была лишняя: неприятельские завалы, мастерски устроенные, взаимно обстреливали всю линию. Легкие орудия наши, как кокетливые щеголихи на гулянье, быстро приближались к опушке леса, занятого горцами. В густых облаках пыли, орудия катились по снятой пажити чалтыка и проса, то разрываясь перед неровным местом, то снова равняясь, на полных интервалах. Но вот белое облако вырвалось сквозь ветви засеки с одной из амбразур завала; блеснула молния; грянул гром; фитили мелькнули в других амбразурах, и ядра засвистели над нашими орудиями. Дым орудий, стрелявших по-очереди, повис черной тучей, закрыв завалы. Едва отгрянул гул первого выстрела, глухо повторенный лесом, орудия, по сигналу шашки капитана, повернули налево кругом, казаки бросились с коней к лафетным станинам, коноводы с передками поскакали к зарядным ящикам. Несколько мгновений царствовало всеобщее смятение; но скоро орудия, выравненные с замечательной быстротой и ловкостью, гордо возвысили свои жерла, и стали прямо смотреть в боевые подушки неприятельских лафетов. Первый выстрел взревел... орудийный огонь задернул занавесой дыма всех нас.Как сокол, быстро летал Б-д по дивизиону, держа наголо шашку, и, несмотря на то, что статный карабах его, испуганный выстрелами, рвался неровными и бешеными прыжками, ловкий кавалерист сидел в седле твердо.Он подскакал к командуемому мною взводу, говоря: — «Не робей ребята! двум смертям не бывать, одной не миновать!»... В это время блеснул огонь в облаках дыма, и шамилевское ядро с треском ударилось в хоботовую подушку единорога, прыгнуло через правило, и пошло рикошетами вдоль дивизиона. Б-д, раненый в правую ногу, упал вместе с лошадью близ передовых уносов. — «Казаки! Не поминайте меня лихом», — сказал еще твердым голосом храбрый капитан, когда понесли его на окровавленных носилках... «Сотник Бирюков, примите команду над орудиями. Прощайте, добрые друзья!..» Артиллерийский огонь с обеих сторон усилился; ядра и гранаты реяли над нами, вырывая то казака, то коня; но вот бегом пробежали, мимо дивизиона, с ружьями наперевес, охотники от Куринского и Кабардинского полков: это, большей частью, были юнкера, которым храбрый наш начальник отряда, генерал Фрейтаг, вызывая на штурм, сказал: — «Повесы-галунщики вперед! кто первый на завале, тому крест и эполеты». Быстро пронеслись рота за ротой вслед охотников к завалам. Загрохотала артиллерия: наши пешие батарейные орудия обстреливали фас и фланги; ядра, со страшным треском ударяясь о гигантские древесные стволы завала, щепили их, отрывая огромные куски, поражавшие горцев. Не устояли мюриды и чеченцы перед всесокрушающей силой дружной атаки. Первый завал был взят, и юнкер князь Херхеулидзев держал и махал значком, отбитым им у горца; а за первым завалом были взяты еще два, но уже без орудий. Горцы, видя неустойку, прежде всего бросились спасать их, однако не могли увезти одно подбитое орудие и два зарядных ящика, доставшихся нам трофеем. Наши легкие орудия двинулись к главному завалу, и удачные навесные выстрелы облегчили штурм остальных завалов. Пехота делала чудеса; горцы, невзирая на свою прирожденную твердыню—крепость, вековой лес, бежали, сбитые со всех пунктов и провожаемые орудийным и ружейным огнем, или выбиваемые штыком и прикладом из засад. Дружно пехота распорядилась с завалами и очистила нам дорогу.Надо, по-истине, дивиться кавказскому солдату, его неутомимости, его богатырской силе, отваге и сметливой расторопности в такой местности, где каждый куст, каждый камень, каждое дерево скрывают горца, а с ним оплошному смерть. Но кавказский солдат все преодолевает и выходит победителем. Слава, хвала и честь вам, храбрые кабардинцы и куринцы — гроза и ужас Чечни!Вот перекаты барабанов и сигнальные горны велят собраться из преследования. Генерал уже на открытой огромной поляне, окруженной густым лесом, из-за которого слева высятся уступы исполинских скал. Как к матке в пчелином рое, так, стекаясь со всех сторон к генералу, являлись закопченные порохом лица храбрецов. Весело было смотреть на беззаботные, открытые лица усачей, уже шутивших и смеявшихся, едва успев вырваться из жадных челюстей смерти. Но таковы были обстрелянные кавказцы...Как только дело кончилось и мы поубрались каждый в своей части, я с Бирюковым поехали на перевязочный пункт. В это время навстречу нам тянулись повозки и арбы, в которых лежали на соломе раненые офицеры, солдаты, казаки и милиционеры; стоны их сливались со скрипом колес... Некоторые могли сидеть — и как грустно смотрели они на нас, здоровых и веселых!.. Будто теперь вижу этих храбрых, которых, еще так недавно волновали страсти, надежды, желания, искаженных и обезображенных огнестрельным и рукопашным оружием, бледных, полумертвых, с открытыми и тусклыми глазами. Иные из них, с горестным упованием, молились; другие, без слез и ропота, смотрели пристально на свои раны, обвитые кровавыми бинтами; но большая часть лежали под бурками и шинелями, без чувств и памяти.Я с Бирюковым, как бы сговорясь, дали повода и нагайки коням и вихрем промчались мимо благородных страдальцев. Через несколько минут мы уже были на перевязочном пункте. Уважаемый наш Б-д лежал бледный и без ноги. — Прощайте, господа, — сказал он нам, — благодарю вас за все, благодарю за участие к умирающему; мое предчувствие сбылось... Вряд-ли еще увидимся!.. Он грустно опустил голову на седельную подушку и замолк; мы думали, что он умирает... Скоро опять очнулся Б-д и, взглянув на нас, сказал: — Вы еще здесь, товарищи... благодарю вас... Он протянул было к нам руки, готовясь говорить; это движение причинило ему нестерпимую боль, и он опрокинулся навзничь. Подошедший медик попросил нас удалиться, чтобы не беспокоить раненого. Через полгода мы прочитали в приказах, что наш храбрый дивизионер получил орден св. Георгия 4-го класса и за ранами уволен от службы полковником... Последняя моя встреча с храбрым Б... была во дворце Государя Императора, во время празднества столетнего юбилея ордена св. Георгия, 26-го ноября 1869 года. Со слезами на глазах, дружески обнялись старые знакомые — оба калеки... Потеря наша в продолжение этой экспедиции была довольно значительна, но вред, нанесенный хищникам, был громадный... Впервые русское оружие громило их разбойничьи вертепы в самой глубине недоступных вековых лесов Чечни. Прошло немало времени, когда наместник Кавказа, князь Барятинский, проложил свободный путь, по нашим следам, широкими, на орудийный выстрел, просеками, перерезав и искрестив Чечню, и добрался до их самых заветных логовищ.Нам еще на утро предстоял бой.Поднялось солнце огромным шаром из-за горных вершин и стало над лесом. Мы двинулись вперед; командуемому мною взводу пришлось идти в арьергарде с драгунами, казаками и милицией. Горцы провожали и преследовали нас упорно. В авангарде слышалась частая орудийная и ружейная стрельба, но отряд шел не останавливаясь. Горцы беспорядочно толпились, поражаемые повсюду. Так два дня шли мы через Чечню и на третий день к вечеру, переправясь через реку Сунжу, были в Сунженской станице (впоследствии эта станица была переименована в Слепцовскую, в память генерала Слепцова, начальника линии и бригады, заплатившего славною смертью в бою за эту честь).Как взводный командир, и еще почти новичок на Кавказе, я мог знать только то, что мне приказывалось и приходилось исполнять в составе этой экспедиции, и потому говорю о том только, чему был очевидцем. Вспоминая Чечню и былое, невольно сравниваешь то время с временами генерала Ермолова, когда кабардинцы и чеченцы пугались и дрожали, как дети, одного гула орудийного выстрела, и когда управлялись с ними иным способом... Впоследствии, уже быв адъютантом на Лабе, я случайно прочитал у почтенной старушки, матери нашего сотника Б-на, дочери бывшего кабардинского пристава, рапорт ее отца генералу Ермолову, характеризующий то время отношений горцев к русским. Надобно знать, что кабардинцы и чеченцы были тогда мирными, управлялись и судились, по своему адату и шариату , князьями и муштаидами, и развернутая глава корана решала дела не хуже иных современных мировых судей; но они имели и от нашего правительства приставов, в ведении которых были также соляные магазины, из которых соль променивалась горцам на их местные изделия, впрочем в размере не более полупуда за раз на семейство. Кстати замечу, что в горах немало минеральной соли, но неумение очищать ее вынуждало горцев приобретать соль из наших окладов, чему много способствовала и ничтожная цена (15 копеек серебром за пуд). Вещь общеизвестная, что пища без соли, для привычного к ней желудка, порождает разнородные болезни: цынгу, опух тела и проч. и проч. На этих то данных, пристава, в случае волнения народа, прекращали отпуск соли и тем усмиряли строптивых, как видно из рапорта пристава Большой Кабарды, капитана Жиркова: «кабардинцы шалят, не прикажите ли им попухнуть, ваше п-во?» На стороне этого оригинального рапорта, рукой генерала Ермолова написана лаконическая резолюция, «пусть попухнут». Суд и расправа, как явствует, были немногосложны, но действительны, и черкесы (Слово черкес (саркеш) значит собственно «мятежник», подобно тому как слово клефт «разбойник» и «вор»; но одно в горах кавказских, а другое сулийских, приобрели со временем почетное значение по поводу удальства этих горцев в набегах на соседние земли. В России, да и в целой Европе всех кавказских горцев называют черкесами, но это название далеко несправедливо: у нас черкесами исключительно называли одних кабардинцев, которые величают себя громким именем адыге — название равносильное слову «властитель».Прим. авт.), «попухнув», смирялись. Было время, когда пользовались и самыми их желудками, обращая их сравнительно в лучших полисменов, чем гром орудий, к которому они привыкли, заменив лук и стрелы винтовкой и ловко управляя своими пушками. Скажу: всему своя череда, и время не приходит и не походит на время". ПРИ КОПИРОВАНИИ МАТЕРИАЛОВ ССЫЛКА НА САЙТ СТРОГО ОБЯЗАТЕЛЬНА!
Категория: Сказки, рассказы, легенды \| Просмотров: 4246 \| Добавил: Admin2 \| Рейтинг: 5.0/2

Всего комментариев: 0